Евгений Головин "Там", Амфора, 2011
Этот сборник статей Евгения Головина хорошо читать сразу после "Романтического манифеста" Айн Рэнд. Их подходы к искусству настолько диаметрально противоположны, что даже интересно, что эти двое могли бы сказать друг другу. Трудно судить, сходятся ли в данном случае эти абсолютные крайности, однако нам известны люди, для которых оба названных автора являются равновеликими и одинаково авторитетными, как это ни парадоксально.
Собранные в "Там" тексты Головина, самого, очевидно, серьезного представителя русского культурного подполья XX века, проникнуты неопределенностью, мистикой, пресловутой загадочностью и необъяснимостью, неразложимостью на составляющие творчества, таланта и вдохновения, всевозможными видами недосказанности и непроясненности — всем тем в подходе к изучению искусства, на что с такой яростью набрасывается рационалистка и объективистка Рэнд.
Вот, например, из статьи "Поэзия Георга Тракля": "Здесь наблюдается полная онтологическая неопределенность: сон и явь, движение и неподвижность, прошлое и будущее смешаны в галлюцинативном мареве. Неопределенно, сомнамбулически проявлено существо, названное "мальчиком". Его свободное сознание, еще не разорванное ежедневностью, открыто смерти как единственно возможной реальности". При всем желании трудно было бы сочинить что-либо настолько же противное и взглядам, и методологии, и настроениям Рэнд.
Но в тяжкое заблуждение впадет тот, кто решит, что работы Головина — это нечто романтическое, красивое, "изячное" и декадентское.
Странная, поразительная холодность и отстраненность, безучастность и безжалостность проявляются даже в тех текстах Евгения Всеволодовича, где он пишет о совсем "безумных" и, казалось бы, предельно "захватывающих" (в смысле некоей темной романтики) вещах, поэтах и произведениях. В этом смысле тот факт, что в выходных данных это издание аттестовано как "научно-популярное", представляется по-своему правильным и в чем-то очень точным.
Это был страшный человек, точнее сказать, он жил в страшном мире, и тут, как нам представляется, интуиция не подвела Владимира Голышева. Однако, на наш взгляд, дело не столько в самом по себе отсутствии этики в безысходной ледяной пустыне головинского "я", сколько в том, что в пространстве созерцаемых и препарируемых им, иногда очень подробно, ужасов любая этика съеживается до размеров вздора, недоразумения, почти ничего не стоящей мелочи, как и любовь, любые привязанности, "взгляды", "мнения" и прочие безделицы, которыми так любит забавляться человек.
На этих страницах распахиваются двери в чистый ужас, Хаос, лишенный, между прочим, любых элементов романтического приукрашивания, эстетизации и "облагораживания".
И это очень похоже на Говарда Филиппса Лавкрафта, недаром Головин в свое время написал крайне интересное, сложное и точное эссе об американце, ставшее предисловием к сборнику произведений последнего.
Сам материал, который первый (и, возможно, на самом деле последний) советско-российский традиционалист Головин, выбирал для анализа, как правило, не из приятных: сравнение отвратительных стариков у Бодлера и Рембо, проклятый де Нерваль, Готфрид Бенн, Тракль, какие-то ужасные немецкие экспрессионисты и бессмысленно хихикающие дадаисты…
Если представить, что читалось это все автором первоначально в условиях советского социума, куда он был заключен, как в клетку, в условиях категорического неприятия им всей "окружающей среды" и почти полной изоляции, если не считать узкого кружка поклонников и учеников, то просто мороз по коже пробирает. Вряд ли, впрочем, в постсоветской действительности ему стало "сильно легче"…
Последняя часть сборника — головинские "Гротески". Веер ассоциаций: тут и Веня Ерофеев, и Лев Пригов, и Вагрич Бахчанян, и прочие советские концептуалисты, и, конечно, Юрий Мамлеев. Но Головин при всем внешнем абсурдизме опять-таки страшнее и серьезнее даже Мамлеева, уже не говоря о Пригове.
Это, извините, не "уход от советской реальности" и не ее дурашливо-сатирическое переосмысление,
это выход из реальности вообще, в пространства чистого абсурда, где только иногда, как обломки старых спутников в космосе, проносятся какие-то знакомые предметы из советского быта:
половники, "дефицитная" картошка, газеты с идиотскими названиями и прочая дребедень, оставшаяся от реальности, после того как она угодила в мясорубку головинского восприятия. Даже на страницах Мамлеева часто хочется хихикать, на страницах Головина — никогда.
Единственная фальшивая нота в этом издании — послесловия Александра Дугина, ученика Головина, чья верность своему гуру была настолько же велика, насколько был и остался букашечно мал сам Дугин в сравнении с Евгением Всеволодовичем. Полный самых безудержных и гротескных восхвалений, дугинский некролог оставляет только чувство неловкости. Не за Александра Гельевича, который так и остался юмористом с большим словарным запасом, нет. И не за Головина, который допустил до себя Петросяна, прикидывающегося "тамплиером". А за саму ситуацию, которая свела вместе две столь абсурдно несоразмерные фигуры.
АГД в течение лет 15 потрясал, как хоругвью, памятью Сергея Курехина. 29 октября 2010 года у него, к сожалению, появилась возможность использовать в качестве козыря еще одного мертвого священного монстра. Но нет сомнений, что безжалостное время все равно расставит все и всех на свои места.
Книга "Там" предоставлена редакции магазином "Фаланстер"
Вы можете оставить свои комментарии здесь
